ДРЕВНЕРУ́ССКИЙ ЯЗЫ́К

ДРЕВНЕРУ́ССКИЙ ЯЗЫ́К, язык вос­точ­но­сла­вян­ско­го на­се­ле­ния Древ­не­рус­ско­го го­су­дар­ст­ва (сер. 9 – 1-я треть 12 вв.) и рус. зе­мель и кня­жеств 12–14 вв., т. е. язык др.-рус. эт­ни­че­ской об­щно­сти в пе­ри­од её ста­нов­ле­ния, кон­со­ли­да­ции и рас­па­да; об­щий пре­док рус., укр. и бе­ло­рус. язы­ков.

Све­де­ния о Д. я. пе­рио­да до 11 в. мо­гут быть по­черп­ну­ты толь­ко из кос­вен­ных ис­точ­ни­ков – за­им­ст­во­ва­ний в со­сед­них язы­ках, пре­ж­де все­го фин­но-угор­ских, и сви­де­тельств о Д. я. иностр. ав­то­ров (в ча­ст­но­сти, в со­чи­не­нии Кон­стан­ти­на VII Баг­ря­но­род­но­го «О на­ро­дах»). От 10 в. дош­ли так­же еди­нич­ные, лин­гвис­ти­че­ски ма­ло­ин­фор­ма­тив­ные над­пи­си (на кор­ча­ге из Гнёз­до­ва, на мо­не­тах).

С 11 в. по­яв­ля­ют­ся письм. па­мят­ни­ки Д. я. (ки­рил­ли­че­ские) – соб­ст­вен­но др.-­рус­ские и рус­ско-цер­ков­но­сла­вян­ские (см. Цер­ков­но­сла­вян­ский язык). К пер­вым от­но­сит­ся боль­шин­ст­во гра­мот (к нач. 21 в. из­вест­но ок. 1000 бе­ре­стя­ных гра­мот и ок. 150 пер­га­мен­ных гра­мот 11–14 вв.), мн. за­пи­си в ру­ко­пис­ных кни­гах и над­пи­си, в т. ч. граф­фи­ти. Соб­ст­вен­но др.-рус. па­мят­ни­ки де­ло­во­го и бы­то­во­го ха­рак­те­ра (пре­ж­де все­го бе­ре­стя­ные гра­мо­ты) от­ра­жа­ют лек­сич., фо­не­тич. и грам­ма­тич. чер­ты Д. я., в них не­ред­ки ди­ал. осо­бен­но­сти и весь­ма не­мно­го­чис­лен­ны цер­ков­но­сла­вя­низ­мы. Над­диа­лект­ная фор­ма Д. я. (воз­мож­но, ос­но­ван­ная на го­во­ре Кие­ва) функ­цио­ни­ро­ва­ла в ка­че­ст­ве язы­ка офиц. до­ку­мен­тов (гра­мо­ты, Рус­ская прав­да, кня­же­ские ус­та­вы 10–12 вв.). Груп­пу рус.-цер­ков­но­сла­вян­ских па­мят­ни­ков со­став­ля­ют не­ко­то­рые гра­мо­ты, за­пи­си и над­пи­си и в осо­бен­но­сти ру­ко­пис­ные кни­ги. Вы­де­ля­ют­ся: цер­ков­ные кни­ги, тек­сты ко­то­рых пред­став­ля­ют со­бой вост.-­слав. спи­ски с юж­но­сла­вян­ских, в осн. бол­гар­ских, ори­ги­на­лов (яв­ляю­щих­ся гл. обр. пе­ре­во­да­ми греч. книг); др.-рус. пе­ре­во­ды с греч. яз.; ори­ги­наль­ные др.-рус. со­чи­не­ния (ле­то­пи­си, ис­то­рич., агио­гра­фич., про­по­вед­нич., юри­дич. тек­сты). Кни­ги с точ­ки зре­ния объ­ё­ма во мно­го раз пре­вос­хо­дят все ос­таль­ные ис­точ­ни­ки (со­хра­ни­лось ок. 1000 др.-рус. ру­ко­пи­сей, вклю­чаю­щих де­сят­ки и сот­ни стра­ниц тек­ста). Сре­ди важ­ней­ших книж­ных па­мят­ни­ков: Ост­ро­ми­ро­во Еван­ге­лие (1056–57), Из­бор­ник Свя­то­сла­ва 1073 и Из­бор­ник 1076, Ар­хан­гель­ское Еван­ге­лие (1092), Нов­го­род­ские слу­жеб­ные ми­неи (1095–97), Пу­тя­ти­на ми­нея и Си­най­ский па­те­рик (11 в.), Мсти­сла­во­во Еван­ге­лие и Иль­и­на кни­га (ру­беж 11–12 вв.), Юрь­ев­ское, До­б­ри­ло­во и Га­лиц­кое Еван­ге­лия (12 в.), Сту­дий­ский ус­тав и Вы­го­лек­син­ский сбор­ник (кон. 12 в.), Ус­пен­ский и Тро­иц­кий сбор­ни­ки (ру­беж 12–13 вв.), Нов­го­род­ская 1-я ле­то­пись (ча­сти 13 и 14 вв.), Нов­го­род­ская корм­чая (кон. 13 в.), Пан­дек­ты Ни­ко­на Чер­но­гор­ца в спи­сках 13 и 14 вв., «Крат­кая хро­ни­ка» Ге­ор­гия Амар­то­ла (1-я пол. 14 в.), мно­го­числ. Про­ло­ги в спи­сках 13 и 14 вв., Ме­ри­ло Пра­вед­ное, Па­лея и Силь­ве­ст­ров­ский сбор­ник (2-я пол. 14 в.), Чу­дов­ский Но­вый За­вет (14 в.), Лав­рен­ть­ев­ская ле­то­пись (1377), Ипать­ев­ская ле­то­пись (ок. 1425; со­дер­жит ле­то­пис­ные за­пи­си до кон. 13 в.); см. так­же Па­мят­ни­ки пись­мен­но­сти рус­ско­го язы­ка 10–17 вв. Рус.-цер­ков­но­сла­вян­ские па­мят­ни­ки на­пи­са­ны на цер­ков­но­сла­вян­ском язы­ке рус. из­во­да, вы­сту­пав­шем в ка­че­ст­ве книж­но-лит. язы­ка Древ­ней Ру­си. Он вклю­ча­ет как ор­га­нич. часть мн. ру­сиз­мы (вост.-сла­вя­низ­мы). Эти др.-рус. язы­ко­вые чер­ты – как об­щие для всех вост.-слав. диа­лек­тов, так и диа­лект­но ог­ра­ни­чен­ные – про­яв­ля­ют­ся в рус.-цер­ков­но­сла­вян­ских па­мят­ни­ках, на фо­не церк.-слав. осо­бен­но­стей, в раз­ной сте­пе­ни: в тек­стах ре­лиг. со­дер­жа­ния – лишь в ка­че­ст­ве вкра­п­ле­ний (бо­лее или ме­нее мно­го­чис­лен­ных), в ори­ги­наль­ных свет­ских тек­стах (в осо­бен­но­сти в ле­то­пи­сях) – в зна­чит. пол­но­те.

Боль­шин­ст­во до­шед­ших до нас па­мят­ни­ков (в т. ч. бе­ре­стя­ных гра­мот) на­пи­са­но на тер­ри­то­рии Нов­го­род­ской зем­ли; их луч­шая со­хран­ность по срав­не­нию с па­мят­ни­ка­ми др. тер­ри­то­рий Древ­ней Ру­си объ­яс­ня­ет­ся как ис­то­ри­че­ски­ми (не­за­тро­ну­тость Нов­го­ро­да мон­го­ло-та­тар­ским на­ше­ст­ви­ем), так и при­род­ны­ми (ка­че­ст­во поч­вы, в ко­то­рой со­хра­ня­ет­ся бе­ре­ста) ус­ло­вия­ми. Ряд па­мят­ни­ков про­ис­хо­дит из Га­лиц­ко-Во­лын­ско­го кн-ва, Смо­лен­ска, По­лоц­ка, Рос­то­ва Ве­ли­ко­го, Пско­ва, Тве­ри, Ря­за­ни, Мо­ск­вы, Ниж­не­го Нов­го­ро­да, воз­мож­но Кие­ва. Не­рав­но­мер­ность от­ра­же­ния ди­ал. черт разл. тер­ри­то­рий в пись­мен­но­сти – при­чи­на не­дос­та­точ­но­сти, по­рой од­но­сто­рон­но­сти на­ших зна­ний о ди­ал. чле­не­нии Д. я., в ко­то­ром оп­ре­де­лён­но вы­де­ля­ют­ся: древ­ний нов­го­род­ско-псков­ский диа­лект, а так­же диа­лек­ты смо­лен­ский, по­лоц­кий (зап.-рус­ский), твер­ской, га­лиц­ко-во­лын­ский (или в це­лом юж­но­рус­ский, вклю­чая го­вор Кие­ва), рос­то­во-­суз­даль­ский, позд­нее мо­с­ков­ский; от­но­си­тель­но др. диа­лек­тов (ря­зан­ско­го, чер­ни­гов­ско­го и т. д.) прак­ти­че­ски нет све­де­ний.

Об­ра­зуя вост.-слав. под­груп­пу древ­них сла­вян­ских язы­ков, Д. я. в це­лом ли­бо на б. ч. сво­ей ди­ал. тер­ри­то­рии из­на­чаль­но от­ли­чал­ся от за­пад­но- и/или юж­но­слав. язы­ков ря­дом фо­не­тич. и мор­фо­ло­гич. осо­бен­но­стей. На мес­те пра­сла­вян­ских групп «глас­ный+плав­ный» в нём раз­ви­лись пол­но­глас­ные со­че­та­ния «глас­ный + плав­ный + глас­ный»: *gordъ > го­родъ (пер­вое пол­но­гла­сие), *gъrdъ > гъ­ръ­дъ (вто­рое пол­но­гла­сие). Про­изо­ш­ла ла­биа­ли­за­ция глас­но­го в груп­пах *telt, *tьlt > *tolt, *tъlt > tolot, tъlъt: мо­ло­ко, пълънъ. Воз­ник­ла ме­та­те­за в груп­пах «глас­ный+плав­ный» под ни­схо­дя­щей ин­то­на­ци­ей в на­ча­ле сло­ва: *õrbъ>робъ. 3-я па­ла­та­ли­за­ция да­ла реф­лекс *х в ви­де с’ (вьсь). Груп­пы со­глас­ных *kt пе­ред *i, а так­же *tj пе­ре­шли в «ч» (*rekti> речи, *mogti> *mok­ti>мо­чи, *xotjǫ>хочу); *dj – в «ж» (*xo­djǫ> хожу); *stj, *skj – в ш’ч’ (*pros­tjǫ > прощу); *zdj, *zgj – в «$\widehat {ж'дж'}$» (*dъzgjь > дъ[$\widehat {ж'дж'}$]ь; ср. в юж.-рус. па­мят­ни­ках на­пи­са­ния ти­па «дъжчь»). Взрыв­ной пе­ред l в реф­лек­сах *dl, *tl ут­ра­тил­ся: *vedlъ, *pletlъ> велъ, плелъ. Про­изош­ло из­ме­не­ние груп­пы *dm > «м» («семь»; ср. «сед­ми­ца»). Ут­ра­ти­лись но­со­вые глас­ные: *ǫ > у, *e > ’а (*pǫtь > путь, *redъ > рядъ). Глас­ный *e̅ в со­че­та­нии с но­со­вым в кон­це сло­во­фор­мы из­ме­нил­ся в ě (в не­ко­то­рых флек­си­ях: *zemjе̅ ns > землэ ). Пре­им. вост.-слав. чер­та – упот­реб­ле­ние «о» и «у» в на­ча­ле сло­ва в со­от­вет­ст­вии с je и ju, бо­лее обыч­ны­ми в др. слав. язы­ках [«озе­ро» (ср. польск. фа­ми­лию «Езер­ский»), «унъ» ‘юный’].

Наи­бо­лее пе­ри­фе­рий­ным, ар­ха­ич­ным и вме­сте с тем ин­но­ва­тив­ным сре­ди вост.-слав. диа­лек­тов был древ­ний нов­го­род­ско-псков­ский диа­лект. В нём не осу­ще­ст­ви­лась 2-я па­ла­та­ли­за­ция, а так­же, по край­ней ме­ре для *х, 3-я па­ла­та­ли­за­ция (ср. нов­го­род­ско-псков­ское «кэ ­ле», «вьха» на мес­те об­ще­во­сточ­но­сла­вян­ских «цэ лъ», «вься»). На не­ко­то­рой час­ти этой ди­ал. тер­ри­то­рии со­хра­нил­ся взрыв­ной пе­ред l в реф­лек­сах *dl, *tl с по­сле­дую­щим пе­ре­хо­дом (в псков­ских го­во­рах) в «гл», «кл» (напр., псков­ское «блюг­ли» ‘блюли’, «учк­ле» ‘учёл’). Уп­ро­ще­ние об­ще­вос­точ­но­сла­вян­ских со­чета­ний «ш’ч’», «$\widehat {ж'дж'}$» про­ис­хо­ди­ло пу­тём ут­ра­ты ко­неч­но­го ще­ле­во­го, т. е. пе­ре­хо­да в «ш’т’», «ж’д’» с по­сле­дую­щим из­ме­не­ни­ем в «ш’к’», «ж’г’»: «иг­риш­ке», «дъжги­ти». Уп­ро­сти­лись со­че­та­ния, воз­ник­шие в ре­зуль­та­те йо­то­вой па­ла­та­ли­за­ции губ­ных, а имен­но вл’> л’, мл’> мн’> н’: «Ярос­лаль», «зем­ню», «на­зень» ‘долой’. В мор­фо­ло­гии важ­ней­шей от­ли­чит. чер­той древ­не­го нов­го­род­ско-псков­ско­го диа­лек­та бы­ло окон­ча­ние -е в им. п. ед. ч. муж. ро­да *о-скло­не­ния (в т. ч. у форм ме­сто­име­ний, крат­ких при­ла­га­тель­ных и при­ча­стий: «хлэ­бэ», «са­ме», «де­ше­ве», «при­шьле»), ис­то­ри­че­ски объ­яс­няе­мое влия­ни­ем мяг­кой раз­но­вид­но­сти скло­не­ния на твёр­дую; это влия­ние име­ло мес­то так­же в фор­мах род. п. ед. ч. *а̅-скло­нения, им. и вин. п. мн. ч. *а̅- и *о-скло­не­ний («во­дэ », «от­ро­кэ »). Для нов­го­род­ско-псков­ско­го диа­лек­та ха­рак­тер­на обу­слов­лен­ная со­хра­не­ни­ем ис­кон­но­го про­ти­во­пос­тав­ле­ния форм пря­мых па­де­жей не­раз­ви­тость оду­шев­лён­но­сти-не­оду­шев­лён­но­сти ка­те­го­рии в ед. ч. муж. ро­да (ср. им. п. «от­ро­ке» – вин. п. «от­рекъ»). Важ­ной осо­бен­но­стью это­го диа­лек­та, объ­е­ди­няв­шей его, од­на­ко, со смо­лен­ско-­по­лоц­ки­ми и, воз­мож­но, так­же твер­ски­ми го­во­ра­ми, бы­ло цо­ка­нье. В псков­ских го­во­рах, кро­ме то­го, не раз­ли­ча­лись ши­пя­щие и сви­стя­щие (т. н. со­ка­нье) и ней­тра­ли­зо­ва­лось раз­ли­чие ме­ж­ду ’е и ’а в кон­це сло­во­фор­мы (за­удар­ное яка­нье).

В на­ча­ле письм. эпо­хи вост.-слав. диа­лек­ты пре­тер­пе­ва­ли сход­ную эво­лю­цию, что сви­де­тель­ст­ву­ет об их со­вме­ст­ном раз­ви­тии. На фо­не­тич. уров­не на всей вост.-слав. тер­ри­то­рии сход­ным об­ра­зом про­те­ка­ло па­де­ние ре­ду­ци­ро­ван­ных (11–12 вв.): сла­бые ре­ду­ци­ро­ван­ные бы­ли ут­ра­че­ны, а силь­ные во­ка­ли­зо­ва­лись: «ъ» – в «о», а «ь» – в «е» (сънъ > сон, льнъ > лен ‘лён’). Кро­ме то­го, во всём вост.-слав. ареа­ле, оче­вид­но, име­ли ме­сто пе­ре­ход «е» > «о» по­сле ис­кон­но мяг­ких со­глас­ных («чо­ло­вэкъ») и смяг­че­ние зад­не­языч­ных в со­че­та­ни­ях «гы», «кы», «хы», ко­то­рые пе­ре­шли в «ги», «ки», «хи».

Од­на­ко на­ме­ти­лись и ди­ал. раз­ли­чия. Т. н. на­пря­жён­ные ре­ду­ци­ро­ван­ные (ва­ри­ан­ты фо­нем «ъ», «ь» и «ы», «и» в по­ло­же­нии пе­ред j) на се­ве­ре и се­ве­ро-вос­то­ке вост.-слав. тер­ри­то­рии, так же как и пе­ред др. со­глас­ны­ми, из­ме­ни­лись в силь­ной по­зи­ции в «о», «е», то­гда как на за­па­де и юге сов­па­ли с «ы», «и» (ср. рус. «мою», «шея», «жи­вой» – укр. «мыю», «шия», «жи­вий», бе­ло­рус. «мыю», «шыя», «жы­вы»). Раз­лич­ны­ми бы­ли и след­ст­вия па­де­ния ре­ду­ци­ро­ван­ных; в ча­ст­но­сти, в па­мят­ни­ках, соз­дан­ных на юге Ру­си, на­блю­да­ют­ся та­кие спе­ци­фич. чер­ты, как воз­мес­ти­тель­ное (ком­пен­си­рую­щее ут­ра­ту сла­бых ре­ду­ци­ро­ван­ных в сле­дую­щем сло­ге) про­дле­ние «е» и «о» [«учэ­нье» (т. н. но­вый ять), «во­оть­ця» ‘отца’, «грэ­хувъ» (-хo̅в > -х$\widehat {уо}$в > -хув)] и сов­па­де­ние «и» и «ы» («сти­дя­ху­ся» вме­сто «стыдяху­ся», «азъ грэш­нии» вме­сто «азъ грэшныи»). На бо­лее ши­ро­кой ди­ал. тер­ри­то­рии фик­си­ру­ют­ся сме­ше­ние «в» и «у», про­дик­то­ван­ное из­ме­не­ни­ем ис­кон­но би­ла­би­аль­но­го «w»> «у» (въстокъ > устокъ), и пе­ре­ход со­че­та­ний ти­па trъt че­рез ста­дию trt в tryt (в юж. и зап. го­во­рах: «дры­ва», «блы­ха»). В ря­де вост.-слав. диа­лек­тов (вклю­чая сев.-рус­ские) по­сле па­де­ния ре­ду­ци­ро­ван­ных раз­ви­лась осо­бая фо­не­ма ô («о» за­кры­тое). По-раз­но­му на юге и се­ве­ре вост.-слав. тер­ри­то­рии про­хо­ди­ли про­цес­сы ас­си­ми­ля­ции и из­ме­не­ний со­глас­ных в кон­це сло­во­фор­мы. В позд­нед­рев­не­рус­ский пе­ри­од раз­ви­ва­лись та­кие ог­ра­ни­чен­ные лишь отд. вост.-слав. ареа­ла­ми яв­ле­ния, как ака­нье, от­вер­де­ние ши­пя­щих и аф­фри­кат, разл. из­ме­не­ния «$\widehat {ж'дж'}$» и «ш’ч’». Не­ко­то­рые ди­ал. фо­не­тич. чер­ты, со зна­чит. сте­пе­нью уве­рен­но­сти воз­во­ди­мые к пе­рио­ду по­сле па­де­ния ре­ду­ци­ро­ван­ных (напр., спи­ран­ти­за­ция «г» в юж. и зап. го­во­рах), не име­ют на­дёж­но­го от­ра­же­ния в др.-рус. пись­мен­но­сти.

На мор­фо­ло­гич. уров­не в Д. я. осу­щест­ви­лись сле­дую­щие осн. из­ме­не­ния. В ед. ч. имён су­ще­ст­ви­тель­ных про­изо­ш­ла внут­ри­ро­до­вая уни­фи­ка­ция, свя­зан­ная с тен­ден­ци­ей к объ­е­ди­не­нию слов од­но­го ро­да в од­ном скло­не­нии (лишь жен. род ос­та­ёт­ся в пре­де­лах двух скло­не­ний). Ка­те­го­рия дв. ч. ут­ра­ти­лась. Во мн. ч. осу­ще­ст­ви­лась меж­ро­до­вая уни­фи­ка­ция – су­ще­ст­ви­тель­ные всех 3 ро­дов за­кре­пи­ли омо­ни­мич­ные фор­мы им.-­вин., вин.-род. па­де­жей и фор­мы дат., ме­ст­но­го и тв. па­де­жей на -ам, -ах, -ами; со­от­вет­ст­вен­но ка­те­го­рия оду­шев­лён­но­сти-не­оду­шев­лён­но­сти при­ня­ла уни­вер­саль­ный ха­рак­тер, рас­про­стра­нив­шись на все су­ще­ст­ви­тель­ные во мн. ч. У имён при­ла­га­тель­ных и ме­сто­име­ний во мн. ч. ис­чез­ли ро­до­вые раз­ли­чия. Имен­ные (не­член­ные) фор­мы при­ла­га­тель­ных, для ко­то­рых ос­нов­ной ста­ла функ­ция ска­зуе­мо­го, ут­ра­ти­ли скло­не­ние, со­хра­нив лишь фор­му им. па­де­жа. Ана­ло­гич­ное раз­ви­тие у при­час­тий при­ве­ло к об­ра­зо­ва­нию дее­при­ча­стий. Чи­сло­вые обо­зна­че­ния эво­лю­цио­ни­ро­ва­ли в сто­ро­ну всё боль­ше­го обоб­ще­ния мор­фо­ло­гич. и син­так­сич. свойств. Сис­те­ма гла­голь­ных вре­мён пре­тер­пе­ла су­ще­ст­вен­ную ре­дук­цию – ут­ра­ти­лись им­пер­фект, ао­рист, плюс­квам­пер­фект, и их функ­ции пе­ре­шли к пер­фек­ту, ко­то­рый стал ис­поль­зо­вать­ся без связ­ки (шьлъ еси > шёл); см. Вре­мя (в язы­ко­зна­нии). Оп­по­зи­ция «сов. вид – не­сов. вид» при­об­ре­ла бо­лее по­сле­до­ват. ха­рак­тер в свя­зи с раз­ви­ти­ем средств им­пер­фек­ти­ва­ции, пре­ж­де все­го суф­фик­сов -ва-, -ыва-. Ут­ра­тил­ся су­пин (хо­тя су­пин­ные кон­ст­рук­ции с фор­мой род. п. за­ви­си­мо­го име­ни про­дол­жа­ли упот­реб­лять­ся и в по­сле­дую­щий пе­ри­од).

На фо­не раз­ви­тия всё но­вых ди­ал. черт в позд­нед­рев­не­рус­ский пе­ри­од, на­про­тив, на­блю­да­ет­ся сгла­жи­ва­ние наи­бо­лее ха­рак­тер­ных от­ли­чий др.-нов­го­род­ско­го диа­лек­та, сбли­жаю­ще­го­ся с др. диа­лек­та­ми Сев. и Вост. Ру­си.

В ре­зуль­та­те пе­ре­чис­лен­ных язы­ко­вых из­ме­не­ний, а так­же вслед­ст­вие экс­т­ра­лин­гвис­тич. фак­то­ров (пре­ж­де все­го рас­па­да еди­но­го Др.-рус. гос-ва, за­вое­ва­ния зна­чит. час­ти вост.-слав. зе­мель мон­го­ло-та­та­ра­ми в 13 в. и пе­ре­хо­да юж. и зап. рус. зе­мель к Вел. кн-ву Ли­тов­ско­му и Поль­ше в 14 в.) Д. я. как от­но­си­тель­но еди­ный иди­ом, пе­ре­жи­вав­ший об­щие язы­ко­вые из­ме­не­ния, пе­ре­стал су­ще­ст­во­вать, рас­пав­шись на 3 осн. язы­ко­вые об­лас­ти – ве­ли­ко­рус­скую, ук­ра­ин­скую и бе­ло­рус­скую, отд. ис­то­рия ко­то­рых – со­от­вет­ст­вен­но как ста­ро­рус­ско­го (сред­не­рус­ско­го), ста­ро­ук­ра­ин­ско­го и ста­ро­бе­ло­рус­ско­го язы­ков – на­чи­на­ет­ся в 14–15 вв.