Интерпретати́вная антрополо́гия (interpretive anthropology), направление в американской культурной антропологии конца 1970-х – начала 1990-х гг. Сформировалось во многом как продолжение идей, возникших на организованной Т. Парсонсом и К. Клакхоном кафедре социальных отношений Гарвардского университета в 1950-х гг. и далее развитых её выпускниками К. Гирцем, Д. Шнайдером и др. в Чикагском университете в 1960-х гг. Работы Гирца обычно считают одним из основных катализаторов возникновения интерпретативной антропологии, но отождествление данного направления исключительно с творчеством Гирца некорректно. Большую роль в его деятельности сыграла группа коллег и учеников Гирца по Чикагскому университету и Принстонскому институту высших исследований (Дж. Маркус, П. Рабиноу, М. Фишер, Ш. Ортнер, Д. Бун, Д. Шнайдер) и группа учёных, вовлечённых в дискуссии направления через разнообразные исследовательские инициативы т. н. антропологического кружка Университета Райса (Rice Circle) – в частности, через семинар «Writing Culture» (Дж. Клиффорд, Р. Росальдо, С. Тайлер и др.); хотя в разное время к направлению примыкали представители разных дисциплин (В. Крапанзано, Т. Мараньяо, Ш. Трэвик, Р. Хандлер, Дж. Фобьон и др.). Отдельной ветвью интерпретативной антропологии можно считать группу, развивавшую идеи символической антропологии В. У. Тёрнера (Э. Брунер, Р. Вагнер и др.).

На возникновение интерпретативной антропологии следует смотреть прежде всего с точки зрения реакции на позитивизм и сциентизм (искусственное жанровое уподобление естественным наукам) англо-американской антропологии 1950–1970-х гг. Представителей этого направления в наибольшей мере объединяла единая методологическая позиция, выраженная в высказывании Гирца о том, что антропология – «не экспериментальная наука, ищущая закон, а интерпретативная, ищущая значение» (Geertz. 1973. P. 5). Эта позиция сигнализировала о приходе в антропологию идей, параллельно озвученных в разных сферах наук – от естественных до гуманитарных (В. Гейзенберг, Т. Кун, Л. Февр, П. Рикёр) – и указывавших на то, что факт, наблюдаемый учёным, есть сам по себе интерпретация, обусловленная контекстом наблюдения и специфическими традициями восприятия. В приложении к антропологическим исследованиям это означало, что культура, общество, обычаи (т. е. объект исследования) представляли собой не столько «факт», который единообразно собирался учёными, сколько «текст», который неизбежно прочитывался по-разному не только разными учёными, но даже и одним и тем же учёным в разных обстоятельствах.

В антропологии, согласно Гирцу, процесс научной интерпретации усложняется тем, что, как правило, разбит на два этапа: этап интерпретации во время полевой работы «в чужой культуре» (being there) и этап интерпретации во время перевода собранного материала на язык, принятый «в своей культуре» (being here). Эта двойственность антропологической работы была предметом пристального изучения в интерпретативной антропологии, в связи с чем переосмыслению и обсуждению подвергся целый спектр важных вопросов, касающихся проблем антропологического понимания, межкультурного диалога и культурного перевода (перевода смыслов и ценностей другой культуры на язык смыслов и ценностей собственной; перевода личного опыта, трансформированного данным диалогом, на концептуальный язык научного дискурса и т. д.), а также и других эпистемологических проблем (связь между условиями наблюдения и производства знания в полевых условиях и его репрезентацией в научной монографии, стратегии культурного перевода в жанрах разных научных школ и др.). Данные проблемы были освещены в ряде известных работ, в частности в книге Гирца «Труды и жизненные пути», а также в сборнике «Writing Culture» (игра слов: «Записывая культуру» / «Пишущая культура»).

Критикуя сохранявшуюся в антропологических исследованиях «империалистическую» ментальность и сопровождающий её в теоретическом смысле эволюционно-унификаторский подход, представители интерпретативной антропологии традиционно выступали против понимания объекта антропологии в парадигмально архаизированной форме как «удалённого» во времени и пространстве, «неразвитого» с социальной или культурной точки зрения, «примитивного» по организации и нередко призывали к «репатриации» антропологии – к перенесению объекта исследований из экзотических реалий «домой», т. е. к более активному обращению к изучению того, что конституирует собственное современное общество и его культуру. В частности, характерным требованием сторонников этого направления к антропологической работе в этом смысле было требование «рефлексивности», или рефлексивного противопоставления исследуемой культуры культуре исследователя, т. е. критического отображения логики другой культуры на логику собственной.

Деятельность и принципы интерпретативной антропологии означали не только сдвиг к «гуманитаризации» антропологии с точки зрения этики и стиля исследований, но и определённое движение к институциональному переосмыслению антропологии как гуманитарной науки (в противовес социальной или общественной). На протяжении большей части 20 в. антропология США формально находилась в системе социальных или поведенческих наук. Если в 1-й трети 20 в. её ближайшими интеллектуальными соседями были лингвистика, физическая антропология и археология (согласно т. н. модели «четырёх областей», внедрению которой способствовали усилия Ф. Боаса), то в дальнейшем вектор институционального развития антропологии стал тесно связан со «школами социальных наук», куда антропология стала входить наравне с психологией, социологией и экономикой. Приверженцы интерпретативной антропологии призывали вернуться к пониманию антропологии как гуманитарной дисциплины, что обеспечило бы ей более широкое и интенсивное взаимодействие с современной философией, лингвистикой, литературной критикой, семиотикой, историей – областями, сотрудничество с которыми было в некотором смысле оставлено к последней четверти 20 в. в погоне за «социально-научным» статусом. Историографы нередко говорят об интерпретативной антропологии как о «необоасовском» направлении, поскольку в нём заново возродился интерес к истории и языку, который отличал ранний характер антропологической «школы Боаса».

Интерпретативная антропология оказала большое влияние на формирование новых исследовательских областей в антропологии в 1990-х гг. Призывы к более широкому междисциплинарному синтезу, идеи межкультурного диалога, культурной критики, репатриации исследований были восприняты значительной частью американского антропологического сообщества. Методы, исследовательская техника и приёмы этнографического описания, заложенные в рамках данного направления, стали неотъемлемой частью научного багажа последующих поколений антропологов (например, приём «насыщенного описания» – thick description, подразумевающий вычленение локализованных репрезентативных ситуаций, которые подвергаются многоуровневому анализу; приём рефлексивного противопоставления; техника «дефамилиаризации»; автобиографическая методика в этнографии; «драматургическая» модель культуры, характерная в особенности для трудов Гирца и нашедшая применение за пределами антропологических исследований, в частности в направлении «новой культурной истории» среди историков, таких как, например, Р. Дарнтон, Н. Земон Дэвис и др.). В начале – середине 1990-х гг. направление интерпретативной антропологии формально рассеялось и прекратило существование как более или менее оформленная группа учёных, поскольку к этому времени одни аспекты изначальной программы направления были уже прочно усвоены антропологическим сообществом, в то время как другие начали активно заимствоваться складывающейся в это время дисциплиной Cultural Studies (культурные исследования). Ещё одна причина заключается в том, что сами представители интерпретативной антропологии постепенно сдвинулись в своих исследовательских интересах к новым темам и новой проблематике.